KORNDORF – JUGOSLAVIJA – IZRAEL – SRBIJA – SSSR – KANADA - RUSIJA
Отношения между Югославией и Советским Союзом после смерти Тито в 1980 году улучшились. Это дало возможность провести весной 1981 года в Москве Первую встречу молодых композиторов и музыковедов двух стран.
В югославской делегации, состоявшей из восьми человек, я представлял Воеводину. Так состоялась моя первая поездка в Москву.
Еще в московском аэропорту мы почувствовали резкую противоположность наших менталитетов и мировоззрений. С некоторыми югославскими композиторами из нашей делегации я был знаком и раньше, с остальными познакомился в самолете. Встречала нас делегация молодых советских композиторов, одетых в одинаковые костюмы и галстуки красных оттенков. У всех на лацканах пиджаков были какие-то ордена или значки… А мы были в своей повседневной одежде, в джинсах, куртках. Первым делом у нас спросили, кто руководитель нашей делегации. Руководителя не было. Нам сказали, что так нельзя и надо, чтобы у делегации был руководитель. В автобусе, который вез нас из аэропорта, пораженные бесчисленными панно с портретами Брежнева и коммунистическими лозунгами на московских улицах, мы договорились, что руководителем делегации буду я, поскольку никто, кроме меня, не говорил по-русски. Таким образом, советские товарищи могли убедиться, как на практике работает «самоуправляемый социализм» по-югославски.
Затем нам пришлось скучать в Доме советских композиторов, где беспрерывно звучали , безликие и одинаковые оды Партии и Ленину, написанные композиторами всех 15 советских республик. Вместо этого мы могли бы гулять по Кремлю, сходить в Третьяковскую галерею или посмотреть другие московские достопримечательности. Однажды на прослушивании в составе советской делегации мы заметили двоих молодых людей, не похожих на остальных официальных лиц своим внешним видом и манерой поведения. Длинноволосые, в джинсовых куртках, без галстуков…
Та первая встреча с Виктором Екимовским и Сергеем Павленко прекрасно описана в Автомонографии Виктора (стр. 123-124). После прослушивания, видя, что музыка соцреализма вызывает у меня раздражение и зная, что по-русски говорю только я, Виктор подошел ко мне и сказал: «То, что вы здесь слышите, это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО музыка молодых советских композиторов, но не ЕДИНСТВЕННАЯ. Есть и ДРУГАЯ музыка. Но эту ДРУГУЮ музыку вы никогда не услышите в Доме советских композиторов! Вот если бы вы пришли к нам домой, мы бы показали вам ДРУГУЮ»…
Вместе с Янезом Голобом (словенским композитором) мы поехали к Виктору. Ехать пришлось от центра на окраину, поразившую нас своим унылым видом. Казалось, что, кроме уродливых пятиэтажек, прозванных в народе «хрущёбами», там ничего нет. В них жил рабочий класс… В точно таком же доме, в Люблино, жил и Виктор Екимовский, и его скромная маленькая квартирка была местом, где собирались его единомышленники.
Сначала мы слушали Фортепианное трио Сергея Павленко, затем Камерные вариации Екимовского и какое-то сочинение Корндорфа. Такого музыкального шока я еще никогда в своей жизни не испытывал. Это было похоже на гром среди бела дня. У меня как будто открылись глаза, и я понял, что в Советском Союзе, кроме Денисова и Шнитке, есть еще молодые авторы, пишущие прекрасную, свободную современную музыку. Ошеломленные этим открытием, Янез Голоб и я двое суток просидели в квартире у Виктора, не переставая слушать музыку, о существовании которой мы никогда раньше и не догадывались. Та квартира на Совхозной улице, 53 и сегодня для меня великий храм русского музыкального авангарда.
В то время любые неофициальные контакты с иностранцами советским людям были запрещены, поэтому Виктор и Сергей предупредили нас не говорить в Союзе композиторов, что мы были у них дома. Скажите, например, что были «у девушек». К тому времени в Доме композиторов уже забили тревогу! Шутка ли, пропал руководитель югославской делегации да еще с одним товарищем! Нашему возвращению обрадовались, а на вопрос, где мы пропадали, получили ответ: «Были у девушек». Быть «у девушек – это хорошо». Вот, если бы мы сказали, что слушали замечательную музыку молодых композиторов, - было бы «плохо»!
С того момента я понял, что обязан сделать все возможное, чтобы эта музыка стала известна. И не только в музыкальных кругах, но и шире. Как и некоторые югославские интеллектуалы, помогавшие выходу в свет литературу советского «самиздата», продаже картин с выставок запретного искусства, я старался пропагандировать музыку неизвестных или запрещенных советских композиторов.
Интересно, что во время той Московской встречи молодых композиторов и музыковедов Югославии и СССР в 1981 году на Биеннале в Загребе исполнялось сочинение Николая Корндорфа Confessiones. Именно тогда его музыка впервые прозвучала за пределами СССР. И это тоже сигнализировало о потеплении отношений между нашими странами. До того момента ни один советский ансамбль новой музыки не выступал на Загребском биеннале, а тогда выступление Александра Лазарева и его Ансамбля солистов Большого театра прошло великолепно. Лазарев и позже, вплоть до наших дней, остается главным пропагандистом и исполнителем музыки Николая Корндорфа.
Виктор Екимовский, которому я бесконечно обязан за то, что он открыл для меня авангардную советскую музыку, прежде всего рекомендовал мне сочинения Николая Корндорфа. Именно тогда произошел «перелом» в творчестве этого композитора, и меня просто поразили первые услышанные мною композиции «Ярило» и «Движения». Должен отметить, что еще со студенческих лет, когда в 1969 году я впервые попал на Загребском биеннале, ни одно событие современной европейской и мировой музыки не ускользало из моего поля зрения. С тех пор я был на многих фестивалях новой музыки, а поскольку работал музыкальным редактором на радио, мне была доступна информация о всей мировой продукции. Похоже, что после Булеза, Штокхаузена, Ксенакиса, Мессиана, Лигети, Кагеля, Лютославского, Пендерецкого, Лесяка, Кейджа и других, модернистская музыка зашла в тупик. Новых, а тем более революционных идей, почти не было. Что-то непохожее на других писали лишь американские и голландские минималисты. Именно поэтому новые сочинения Корндорфа показались мне глотком свежего воздуха.
В то время я находился под сильным влиянием идей югославского эстетика и композитора Драгутина Гостушкого, опубликованных в его замечательном исследовании Время искусства. Проведя сравнительный анализ разных видов искусства и их соотношения со временем, он вывел любопытную теорию о смене художественных стилей, согласно которой музыке не свойственно определять новый стиль. Пальма первенства здесь принадлежит архитектуре и другим видам визуального искусства, тогда как музыка только догоняет события и замыкает стилевую эпоху. Слушая музыку молодых советских композиторов времен Брежневского «застоя», я понял, что они опережают свое время, предваряя то, что потом придет с «Перестройкой».
В Белграде в январе 1989 года состоялся фестиваль творчества молодых композиторов Югославии и СССР. Мне удалось добиться того, чтобы в программу концерта включили Трио для флейт Павленко и Екимовского, Прощание и Balletto Екимовского и Con sordino Корндорфа. На этот раз Екимовский и Корндорф были в составе официальной делегации Комсомола. Оказалось, что та наша встреча с Корндорфом была и последней. А что касается исполнения, то оно было скверным. Оркестр не подготовился, не хватало одного альта и одной виолончели. Мне было стыдно за белградцев. Но Корндорф только грустно улыбался. Его улыбку я помню до сих пор.
Спустя два года, в 1991, спасаясь от ужасов войны в бывшей Югославии, я уехал из своей страны. По стечению обстоятельств наши с Николаем Корндорфом жизни пошли как бы по одной параллели. Мы оба были эмигрантами, у каждого появилась новая родина: у него с 16 мая 1991 г. - Канада, у меня с 16 октября того же года – Израиль.
После первых лет обустройства на новом месте и уже работая в должности директора Израильского музыкального центра, я обратился к Корндорфу с предложением организовать в Канаде концерт из произведений израильских авторов. К тому времени милостью Божьей был придуман Интернет, чтобы такие как мы, разбросанные по всеми миру друзья, могли поддерживать связи. По поводу концерта у Корндорфа было несколько предложений. В частности, он посоветовал мне обратиться в Еврейский культурный центр в Ванкувере и объяснил, каким образом можно получить его новый диск с двумя Гимнами, выпущенный на фирме Sony-Classical. Расспрашивал он и о своих друзьях, живущих в Израиле.
Змире Луцки, редактору иерусалимской радиостанции «Голос музыки» (Kol ha-musika), с которой я часто готовил передачи, удалось приобрести новый диск Корндорфа. Я прослушал его в редакции, в Иерусалиме, 9 октября 1996 года. Потрясение было сравнимо с землетрясением. После прослушивания я пошел в храм Гроба Господня, чтобы поставить свечу на могиле Иисуса Христа, и в это время действительно произошло землетрясение (к счастью без тяжелых последствий; это событие заставило меня сходить к святой воде Иордана и погрузиться в нее, чтобы подтвердить свое крещение).
Вскоре Змира Луцки пригласила меня на радио представить Корндорфа израильским слушателям. Это была одна из первых трансляций Гимнов за границей. Запись передачи я переслал Корндорфу в Канаду. «Действительно, на хибру слова о Корндорфе звучат очень интересно», - пошутил Коля в следующем письме.
Коля!
На самом же деле я обращался к нему по фамилии - «Корндорф». В одном из писем из Канады он снова пошутил: «Вы можете звать меня по имени, а не по фамилии. А если Вы хотите обязательно обращаться ко мне по фамилии, то тогда следует перед фамилией писать "господин" или "доктор" (шутка)».
Благодаря переписке по Интернету мы действительно стали большими друзьями. Я называл его по имени, а он подписывал свои письма мне наполовину буквами, наполовину нотами: CORN Do-Re-Fa (fortissimo)! В те первые годы Интернета и электронной почты, когда этот вид коммуникации был еще малодоступен и дорог, Корндорф и я были чем-то вроде посредников между нашими друзьями, особенно теми, кто жил в бывшем Советском Союзе или в бывшей Югославии. Мне очень важно, что в тот период я помог связаться Екимовскому и Корндорфу. В письме из Винтертура (Швейцария) от 10 июня 1996 года Екимовский писал мне:
«С Корндорфом мы регулярно переписываемся. Насколько я его понял, он доволен той жизнью, но по-прежнему его интересует все, что в нашей стране происходит. Он чрезвычайно высоко оценивает мою музыку, меня даже это удивляет... Впрочем, я тоже считаю его одним из первых наших композиторов».
Эти слова я передал Корндорфу. А еще рассказал ему, как живет Виктор, над чем работает (в то время он писал Лунную сонату, 27 Разрушений, Симфонические танцы, Лебединые песни)… Одиночество и безденежье часто мучило его, никаких заказов не поступало. Друзья разбежались по миру, «как крысы с тонущего корабля». В АСМ остались только Тарнопольский, Вустин, Каспаров и Караев. Виктор писал мне: «…почти не осталось никого, кто бы мог поддержать меня в трудные минуты»…
В те годы нелегко было и Корндорфу. И он сидел без работы. К счастью, его поддерживала семья – жена Аля, сыновья. Виктору же нужно было думать о сыне-подростке, который готовился поступать в Гнесинскую десятилетку…
Мне было известно, что Корндорф и Екимовский относятся друг к другу с большим уважением. Виктор всегда говорил мне, что Корндорф – это вершина современной русской музыки. Потом только я узнал, что в бытовой жизни они общались мало. Корндорф написал мне об этом 10. IX 1997:
«Очень грустно было читать о Вите и о его письме к Вам. Надо сказать, что он никогда не говорил и не писал мне о своем одиночестве. И вообще никогда не посвящал меня в свои личные дела. Я не думал, что принадлежу к столь ограниченному кругу близких ему людей. Если мне не изменяет память, дома я был у него один раз, а он у меня ни разу. Водку мы с ним пили раза 2 - 3, будучи в гостях у нашего общего знакомого. В Доме творчества не пересекались. Общались только в таких публичных местах, как Союз Композиторов, Большой зал консерватории и т.д. Правда, в феврале 1991 года мы вместе были в Германии. Даже ехали в одном купе. Я был в этой поездке с женой. Мы несколько раз собирались в нашем номере в гостинице выпить пива, вина, поужинать бутербродами и т.д. И это общение с Витей оставило у нас самые приятные и светлые воспоминания. Так сложились обстоятельства. Недавно он мне прислал свое виртуальное произведение "Tретья лебединая песня". Совершенно изумительная идея».
Искренние, дружеские отношения между двумя великими (я бы даже сказал, самыми великими) русскими композиторами на стыке XX и XXI веков, вдохновили Корндорфа написать колоссальное сочинение The Victor, посвященное Екимовскому, для большого симфонического оркестра,
Переход к капиталистической системе общественных отношений больно ударил по композиторам бывшего СССР. Никакого понятия о законах рынка, которые существовали и в мире музыки, у них не было. Большинство вопросов, которые задавал мне Корндорф, касалось именно этой области, так как я работал в издательстве Израильского музыкального центра. Его интересовали авторские права, гонорары, заказы на партитуры и рента от исполнения произведений. Почти все его произведения, которые мне удалось получить, звучали по иерусалимскому радио. Его имя становилось известным и в мировых музыкальных кругах.
В день моего 50-летия, 28 мая 1999 года, Корндорф был в Москве у Екимовского. Вместе с членами семьи Екимовского Корндорф прислал мне по факсу шутливое поздравление с юбилеем. Однако, мне было не до шуток. В то время Сербию, в которой жили мои родители, брат, родственники и друзья, бомбили самолеты НАТО. Первый снаряд разорвался недалеко от дома, где жили мои родители. Все мосты через Дунай в моем родном городе Нови-Саде были разрушены. Два месяца бомбили нефтеперерабатывающий завод. Густой дым постоянно застилал город…
Вернувшись в Канаду и узнав, в каком состоянии я нахожусь, Корндорф написал мне:
«Нет слов выразить всё то,что я чувствую по отношению к Вам и вашим близким… Мне стало очень стыдно за игривый тон моего поздравления Вам по случаю дня рождения, которое я послал от Екимовского. Извините, пожалуйста. Я могу всецело присоединиться к словам моей жены: мы скорбим вместе с Вами, и дай Вам Бог, сил выдержать всё это, а Вашим родным и близким остаться живыми и невредимыми и, если они этого захотят, благополучно покинуть Вашу многострадальную родину. Вы совершенно правы: конца не видно. И выход из создавшейся ситуации совершенно не ясен. Остаётся только молиться и молиться и надеяться».
Два года спустя, 31 мая 2001 Елена Дубинец сообщила мне из Сиэтла о скоропостижной смерти Корндорфа. Я немедленно позвонил Екимовскому. Печальная весть дошла и до него. Он был страшно потрясен. Спустя неделю Змира Луцки подготовила передачу памяти Корндорфа. На следующий день мы со Змирой посетили композитора Дана Юхаса, который, как и Змира, входил в состав худсовета ансамбля новой музыки Israel Contemporary Players, и договорились, что этот ансамбль исполнит одно из произведений Корндорфа.
На следующий год я приехал в Сиэтл на встречу, которую организовала Елена Дубинец, и об этой поездке также сделал передачу на иерусалимском радио. В ней прозвучали композиции CornDoRF Сергея Дмитриева, 19 Peaks Владимира Николаева, Ярило Корндорфа, В созвездии Гончих Псов Екимовского.
25 марта того же 2002 года мы подготовили вечер в ателье израильского композитора, госпожи Ное Блас, посвященный Корндорфу, с участием многих видных израильских композиторов, а также некоторых его учеников и коллег из бывшего СССР, живущих ныне в Израиле. В том месяце случилась кровавая Пасха. В результате теракта погибло 130 израильтян, армия вошла на палестинские территории, Арафат был изолирован, концерты отменены… И все-таки прекрасная, объединяющая музыка Корндорфа позволила всем нам на мгновение забыть о том, что происходит вокруг.
Ансамбль Israel Contemporary Players исполнял композицию Корндорфа Музыка для Оуэна Андерхилла и его великолепной восьмёрки и в Израиле, и на гастролях в Германии. Я счастлив, что мне представилась возможность подарить эту запись Колиной вдове Але, с которой мы по-прежнему дружим и которой мы глубоко признательны за распространение музыки Корндорфа.
© 2011 by Dushan Mihalek